Интервью с ректором РГГУ "Первый инновационный проект российского образования"

После более чем двухлетнего переходного периода в одном из лучших гуманитарных вузов страны – Российском государственном гуманитарном университете – появился избранный Конференцией представителей педагогических, научных и иных категорий работников и обучающихся и утвержденный Федеральным агентством по образованию ректор. Им стал доктор исторических наук, профессор Ефим Иосифович Пивовар. Представитель известной школы количественных методов в исторических исследованиях (И.Д. Ковальченко, В.З. Дробижев и др.), он уже работал в МГИАИ-РГГУ (1986 – 1996 гг.) деканом Факультета архивного дела, проректором по науке, заведующим кафедрой отечественной истории новейшего времени. Впоследствии Е.И. Пивовар вернулся на родной для себя Истфак МГУ (замдекана, завкафедрой Истории стран ближнего зарубежья), работал в авторитетных научных изданиях и методических структурах. При участии нынешнего ректора РГГУ закладывался, с ним во главе встречает свое пятнадцатилетие. Мы побеседовали с новым ректором о его видении задач и места РГГУ, о проблемах отечественного высшего образования на этапе его вхождения в Болонскую систему.

 

Как вы видите стратегические цели, задачи РГГУ на нынешнем этапе?

Я их вижу в комплексе. С одной стороны, нам нужно обязательно сохранить те достижения, которые отличают РГГУ как учебное заведение, как инновационный проект, который был первым инновационным проектом российского гуманитарного образования. При создании РГГУ в 1991 г. ставилась задача формирования нового российского гуманитарного знания, ухода от старых догм и клише. Эта программа в основном на сегодня выполнена. РГГУ, безусловно, вошел в группу лидеров гуманитарного образования России.

Вторая задача – нам крайне необходимо проанализировать, что у нас получилось хорошо, а что у нас пока не сложилось, максимально предпринять усилия по реализации намеченного, но не реализовавшегося.

Третий элемент этой системы заключается в том, что нам обязательно нужно учесть современную ситуацию в гуманитарном образовании и гуманитарном знании - как в Москве, так и в Российской Федерации, поскольку на этом поле появились очень активные, очень серьезные партнеры, которые имеют свою стратегию развития. Мы должны учесть их достижения и одновременно сохранить свою нишу.

Как вы видите эту нишу?

Эта ниша видится, прежде всего, в сохранении комплекса фундаментального гуманитарного образования (а у нас есть практически все направления фундаментального гуманитарного образования), в попытках всячески стимулировать взаимодействие этих частей гуманитарного образования, в поиске и выявлении пограничных полей.

Вторая черта этой ниши – бесспорно, междисциплинарность на стыке естественнонаучного и гуманитарного знания. У нас есть информатика, у нас есть защита информации, у нас есть социальные науки и сугубо гуманитарные. Вот эта междисциплинарность тоже крайне важна.

Если поставить вопрос, что такое инновационность в гуманитарном образовании сейчас, то это движение в двух направлениях. Первое – это поиск и выявление наиболее эффективных направлений проникновения естественнонаучного знания в гуманитарную среду, появление совместных полей. И второе – это гуманизация естественнонаучного знания.

Но, конечно, это еще задел, надо его развивать.

Вы были среди тех, кто пятнадцать лет назад создавал РГГУ. Понятно, что все эти годы какая-то связь поддерживалась, но после прихода в коллектив в новом качестве не могло не появиться новых впечатлений. Что вас удивило, обрадовало, огорчило?

Связь всегда была, во-первых, потому что наш цех историков – часть гуманитарного цеха, достаточно сплоченного, поэтому, бесспорно, я всегда имел контакты со многими своими коллегами на любых уровнях и в разных сферах деятельности: конференции, совместные труды, учебники и др. Были контакты по линии учебно-методического объединения, поскольку я был заместителем председателя УМО классического университетского образования по истории и искусствоведению. Наконец, я много занимался программами так называемого интеллектуального аудита по линии межрегиональных институтов общественных наук, их у нас в стране девять – я объездил все. Мы фиксировали, как в области философии, социологии, политологии, истории РГГУ так или иначе с ними контактировал. То есть контакты действительно были всегда.

Но, бесспорно, сейчас открылась совершенно новая страница в моей деятельности. С декабря по январь я побывал на всех кафедрах всех факультетов. Что меня порадовало? Конечно, масштабы. Когда мы начинали этот процесс, речь шла о представлении всех направлений фундаментального гуманитарного знания. Сейчас эта система практически сложилась. Мало того, появились уже и значительные элементы прикладного гуманитарного знания. Здесь есть еще резервы, но в фундаментальной области почти все отрасли науки охвачены.

С другой стороны, есть и то, что не очень радует. Внедрение интеграционных процессов в саму практику преподавания, конечно, усилилось. Но сама подготовка кадров информатиков (не в области защиты информации – она всегда была одним из наших приоритетных направлений) нуждается в каком-то новом продвижении, требует особого внимания.

Еще один пример. У нас потрясающие достижения в области использования музея как средства обучения – вообще нашего Музейного центра и отдельных музеев внутри музейного центра. Очень хорошо, что музееведение развивается именно через культурологию и историю искусства. Но куда-то ушла другая составляющая этого процесса. Ведь музееведение начиналось с рукописных отделов музеев и библиотек, даже архивов музеев. Сейчас оно ушло в область истории искусства. Это важно, нужно, но не только это. Может быть, нужно опять вернуться к специализации в рамках историко-архивоведения, потому что это ушло. Это не какая-то ошибка, просто так исторически сложилось.

Конечно, очень радуют сложившиеся, и я начинал это сам, научные подразделения: ИВГИ, Институт восточных культур и античности и другие, но еще некоторые центры, мне кажется, требуют развития – они больше декларированы, чем созданы окончательно.

В международной деятельности у нас идут большие процессы и по продвижению марки РГГУ, и в области контактов с разными странами очень много двусторонних центров, часть из них прекрасно работает и уже ведет подготовку кадров, например, Центр исторической антропологии им. Марка Блока, Шведский центр. Но мне показалось (и контакты с преподавателями это продемонстрировали), что несколько ослабла линия, с которой мы начинали, – систематическая стажировка наших преподавателей в странах их специализации. Я обратил внимание на это на кафедрах иностранных языков, даже на кафедрах международных отношений, на кафедре всеобщей истории. Это, мне кажется, легко поправить, и надо это сделать. Мы с этого начинали, и я думаю, что это нужно усилить. Международная деятельность, конечно, включает и презентационную часть – это бесспорно, но крайне важна содержательная сторона.

Конечно, требует некоторого свежего взгляда и сама технология учебного процесса – вероятно, нужны корректировки не только с точки зрения содержания, а в части процедуры управления этим процессом.

Если говорить о междисциплинарности, насколько, на ваш взгляд, значимы такие вещи, как межфакультетские специализации, индивидуальные планы студентов – какие-то организационные формы этой междисциплинарности?

Одна из форм университетской жизни, университетской демократии – это создание значительной сети горизонтальных структур, советов, которые объединяют специалистов не по административной линии, не по линии соподчиненности, а по интересам или по кругу анализируемых сюжетов и проблем. Поэтому в выступлении на Конференции я отметил необходимость создания такой структуры, как постоянно действующая корпорация преподавателей – профессорское собрание, это крайне важно для обратной связи.

Мы, видимо, создадим, я уже говорил об этом на Ученом совете, своего рода Научный совет, в котором будет обязательно подразделение, секция междисциплинарных подходов.

То, о чем вы спрашиваете, – это получение, как на Западе практикуется, степеней – параллелей по разным специальностям. К этому идет дело, потому что сейчас формируется поколение новых стандартов, они будут основаны, скорее всего, на модульно-кредитной системе. Кредиты – это именно набор пожеланий самого обучаемого, это будет более гибкая форма. Пока, конечно, это скорее задача. Она еще не полностью реализована.

Все-таки пока обучение идет в основном в рамках факультета, связи между факультетами, конечно, есть, но все-таки оно большей частью рамочное. То есть можно получить дополнительные знания, но это другой разговор. А вот программа, включающая целиком две специальности, ограничена нашими стандартами. Надо менять саму идеологию стандартов.

Правда, тут есть и опасность. Российское образование сильно именно своей фундаментальностью, то есть если уж человек получает гуманитарное образование в области филологии, он действительно филолог, который имеет широкое филологическое образование. У него, допустим, мало экономического, но филологическое у него фактически полное. За рубежом это часто не так, многое идет как бы на стыке, и такой фундаментальной полной подготовки может не получиться. У нас совершенно другой опыт, в основе другой подход. Пока. Если мы пойдем по этой второй линии – потере фундаментальности – то, мне кажется, мы больше проиграем, чем выиграем.

На встречах с кафедрами, институтами в составе РГГУ участники высказывали какие-то пожелания, задавали вопросы. Чего они касались?

Это не были встречи. Я ходил прямо по кафедрам, по рабочим местам. В основном, что понравилось, что приятно поразило, - все были заинтересованы в деле, ощущалась некоторая усталость от неопределенности.

Кстати, по целому ряду сюжетов, которые обсуждались, мы уже приняли решения и реализовали их. Это касалось совершенно разных вещей – помещений, ремонта, работы столовой, медпунктов, сюжетов, связанных с организацией труда преподавателей и студентов. Кстати, я встречался и со студентами.

Понимаете, для меня как для работника высшей школы вообще самое главное в процессе обучения – это связка студент-профессор, преподаватель. Если студент ощущает, что он здесь не брошен, что он включен в этот процесс не просто как объект, но и как субъект, что он уважаем, что одновременно от него требуется работа и он понимает, зачем он здесь и что хочет получить, и если профессор понимает, что он уважаем, что он главная фигура – не просто исполнитель чьей-то воли, а творец, то тогда получается университет. А в противном случае не получается. Это самое главное. Все предложения в этом плане я всячески поддерживал.

Причем эта связка касается не только самого процесса обучения, но и социальной жизни, и внеаудиторной работы, и культурной, и спортивной жизни вуза. У нас очень много еще нереализованного в этом плане – и это встречи выявили: нет клуба, нет своей спортивной базы – мы ее арендуем. Хотя у нас есть и театр, и КВН, и «Что? Где? Когда?», и концерты проходят, но у нас нет такого места, а оно должно быть. В общежитии у нас даже нет спортивной площадки – там есть спортзал, но очень маленький, пропускная способность его слабая, это был практически школьный спортзал. Это надо будет сделать, может быть, надо поставить надувной модуль – это быстро. Обо всем этом говорили.

А еще о том, будет ли у нас студенческое самоуправление. У нас есть несколько очень активных студсоветов по отдельным институтам, а общеуниверситетский надо создать – конечно, если студенты сами этого захотят. Мы сами не будем создавать, потому что это их дело.

И вообще воспитательную работу надо всячески усиливать. Воспитательную в нормальном понимании – не идеологическая обработка, а именно нормальный образовательный процесс.

Насколько допустим вообще приход в вузы политических структур, которые сейчас стали активно интересоваться высшей школой?

Я это в программе написал: «В соответствии с Уставом, РГГУ – деполитизированный вуз. Любой из нас может иметь свою идеологическую платформу. Но выражать ее политическим, организационным, агитационным путем можно только за стенами Университета». Я считаю, что университетская деятельность – это образование, это свободная духовная жизнь мыслящих студентов и преподавателей, свободный обмен мнениями в области науки и образования. Конечно, никакая образовательная практика не может быть совершенно отрешена от реальной жизни – это будет просто утопия, но политическая деятельность должна быть вне стен вуза – это уже партии, движения.

То есть студенты и преподаватели могут сколько угодно участвовать в политической деятельности, но не в вузе?

Это право каждого – участвовать. Но в том случае, если эта политическая деятельность даже вне стен вуза будет приводить к человеконенавистничеству, – мы не можем это поддерживать. У нас, кстати, будет научная конференция в апреле по радикализму, конференция внутри стен вуза, но политическая деятельность должна быть вне его. Я считаю, что человек может иметь любую идеологию, кроме, конечно, человеконенавистнической, может на ней настаивать, однако это не образовательный процесс.

Есть ощущение, что у РГГУ за годы его существования сложилась достаточно устойчивая репутация в кругах столичной интеллигенции (московской, питерской), за границей. Знают его и кое-где в провинции, но все же РГГУ, кажется, недостаточно встроился в представления о традиционных структурах образования – условно говоря, провинциальный школьник, размышляя, куда он будет поступать, часто просто не знает об РГГУ. Так ли это, по вашему ощущению? Можно ли это как-то преодолеть?

Если такое ощущение есть, то надо его как-то преодолевать. Я просто не знаю об этом. В провинции, где я был в последние годы, не работая в вузе, об РГГУ все-таки знают. Я, правда, был в крупных центрах, к тому же у нас есть значительное количество филиалов в разных городах.

Но вы правы в том, что было изнутри некое противопоставление остальным, может быть, это болезнь роста, может, хотелось показать, что мы самые-самые. В какой-то степени это осталось до сих пор.

В отличие от тех людей, которые все-таки знают реальное положение дел, те, кто этой болезнью болеет, просто не очень представляют остальных игроков на гуманитарном поле. Это страусова политика: мы самые-самые – и все. Где-то мы действительно на передовых рубежах, где-то мы задаем тон, а где-то пока даже не в середняках. Это надо просто реально представлять.

Подобная линия порой проявлялась на уровне руководства в том, что вместо сотрудничества с другими структурами создавались, наоборот, искусственные барьеры. Парадокс здесь в том, что на уровне преподавателей в РГГУ работает огромное количество людей из других вузов и Академии Наук, и наоборот, сотрудники РГГУ работают в других вузах. Сейчас, когда нет никаких ограничений по части совместительства, а в значительной части вузов вообще не требуется даже никаких документов, кроме квалификации и имени, этому совершенно нельзя ничего противопоставить, да и не нужно.

Откровенно говоря, и со стороны вузовского сообщества, ректорского корпуса было тоже некоторое отчуждение. Мы пытаемся его преодолеть. И это уже делается. Я уже несколько раз присутствовал и на расширенном правлении Союза ректоров, и на обсуждении задач образования при подготовке к рассмотрению этого вопроса Госсоветом, только что я был на отчетном собрании Союза ректоров Москвы. Сейчас возникло две вузовские ассоциации, где мы тоже стали активно участвовать. Одна – это Академическая ассоциация гуманитарно-социальных знаний. Ее возглавляют три ректора: ректор МГУ, ректор Санкт-Петербургского университета и ректор ГУГНа. РГГУ вошел в президиум этой ассоциации в качестве вице-председателя. Еще одна активно формирующаяся ассоциация – это ассоциация Болонских университетов под эгидой Санкт-Петербургского университета (он наиболее активен в этом движении). Мы тоже в этом участвуем. Это все уже решения нашей новой администрации – с конца прошлого года. И мы будем продолжать двигаться в этом направлении.

Все это, правда, не означает, что мы не будем искать своего места, не будем бороться за абитуриентов, не будем привлекать их – это настоящая конкуренция, но здоровая конкуренция, не за счет того, чтобы показать, что у тебя плохие партнеры, а за счет  демонстрации наших достижений.

Уже довольно долгое время тянутся сложности с помещениями РГГУ. В каком состоянии эта проблема сейчас? Нужна ли какая-то помощь общественности, СМИ?

У нас сложная ситуация с имущественным комплексом – это наследие прежних лет, и решить ее сразу нельзя.

Эта ситуация вызвана во многом тем, что пока, к сожалению, не полностью налажены творческие связи с Правительством Москвы, хотя в этом деле уже есть большие успехи. Сейчас первый вице-мэр Л.И. Швецова старается нам помогать, мы всячески налаживаем контакты, но это очень длительная работа, потому что очень многое запущено – часть наших зданий изначально в аренде у Москвы, часть была в оперативном использовании, на некоторые претендуют разные собственники – и все эти споры не завершены в судебном порядке. Процесс этот идет уже длительное время.

При этом важно отметить, что подавляющая часть наших и преподавателей и студентов – это москвичи, и мы готовим кадры в значительной степени для Москвы в области науки, образования, социальной сферы и т.д. И я думаю, что для нас крайне важный путь – это максимально усилить взаимодействие с московскими структурами именно в содержательном плане, в плане образовательных программ, в плане социальной деятельности (у нас, кстати, одна из студенток даже войдет летом министром в состав студенческого московского правительства) и в плане подготовки кадров для Москвы. Если мы усилим это и реализуем, мне кажется, что и имущественные дела будут легче решаться.

Есть некоторые структуры, что-то получившие: на наших прошлых площадях расположен ресторан «Борис Годунов». В этом ресторане, между прочим, бывшем когда-то кафедрой, на которой я был преподавателем, обсуждалась моя диссертация. Думаю, что это уже история. С землей у нас тоже были проблемы, которые, к сожалению, решились не в нашу пользу.

Надо максимально усилить связь с московскими органами народного образования, высшей школы. Они у нас есть: я уже общался и с Л. Кезиной, и с Л. Курнешовой, и мы будем продолжать это. Я надеюсь на встречу с Юрием Михайловичем Лужковым по всему комплексу проблем – я подготовил письмо. Просто еще прошло слишком мало времени с момента моего утверждения в должности ректора. Главное – найти взаимное поле деятельности, тогда, мне кажется, эти вопросы будут решаться легче. Хотя очень многое запутано, и чтобы распутать этот клубок, потребуется очень много времени.

Насколько, как вам кажется, стоит РГГУ и другим российским вузам форсировать внедрение элементов Болонской системы?

Дело в том, что Болонское соглашение уже подписано, мы практически втянуты, вовлечены в этот процесс. У нас в стране уже пять лет действуют стандарты и бакалавра, и магистра. И в РГГУ эти стандарты в целом приняты. Но если говорить реально, то бакалавров готовится и в стране в целом, и в РГГУ в частности крайне мало, магистров – тоже. То есть это только начало пути.

Тут много и объективных, и субъективных причин. Среди объективных - то, что фундаментальность образования включает все-таки элемент, совершенно противоречащий принципу двухуровневого образования. Безусловно, за рубежом в значительной части областей гуманитарного знания и социальных наук фундаментальность обеспечивается на втором уровне. Условно говоря, нет бакалавра права. Есть бакалавр в гуманитарной области. Практически нет в мире бакалавров истории и бакалавров филологии. Мы же пошли другим путем, попытались сохранить даже в идеологии бакалавриата и магистратуры эту фундаментальность. Я преподавал за рубежом много раз и знаю, что программа российского студента истфака или филфака с первого дня различается - будь ты бакалавр или специалист. А в реальности западной модели этого просто нет. Вот в этом главное отличие. И пока, откровенно говоря, я не слышал ни от кого: что же, нам переходить полностью на ту систему? Я считаю, что это не совсем полезно для нашего образования. Или нам все же сохранить фундаментальность на уровне бакалавриата? Надо сказать, что даже в тех проектах стандартов, которые сейчас готовятся, все-таки эта фундаментальность сохранена. Наверное, нам надо идти по этой линии.

Второй важный вопрос – как к этому относятся потребители, будущие работодатели. Тут тоже нет ясности. Регулярно появляются заявления, что бакалавра работодатели не принимают. Если этот вопрос решен окончательно, тогда одно дело. Но этого пока нет.

А соотношение магистратуры и аспирантуры?

Да, это тоже вопрос. У нас же дальнейшая линия выстроена совершенно по-другому. У нас не просто аспирантура, у нас есть еще вторая степень - доктора наук, чего там тоже нет.

Я бы все-таки искал пути не потери наших преимуществ, а интеграции их в этот процесс, минимизируя потери. Насколько это возможно, я пока не знаю. Надо этим заниматься.

Где эта модель абсолютно легко реализуется? Там, где готовят программы по социальным наукам, имеющим прикладной характер, - менеджеры или международные отношения - где фактически нет одной базовой фундаментальной науки в основе подготовки, их несколько. Может быть, право, экономика, социология. Но в тех областях, где гуманитарные знания заявлены как фундаментальные, это пока не работает. В социальных науках это, мне кажется, проще. И если мы пойдем по этому пути, надо будет начать с них. Поскольку это программы, которые, конечно, адаптированы или изначально пришли из-за рубежа.

Этот вопрос имеет еще одну сторону. Все-таки мы вовлечены в мировое образовательное пространство. Наши выпускники должны иметь возможность маневра. У молодежи не должно быть барьера для социальной мобильности, она должна получать такое образование, которое будет востребовано и признаваемо в мире, она должна иметь возможность повышения своего образовательного уровня или получения второго образования на основании того, что она получит здесь. Поэтому мы должны образовательные программы коррелировать, иначе у нас будет еще одна стена, а это нам совершенно не нужно. И наоборот, для того чтобы быть привлекательными на рынке для молодежи мира, мы должны предоставлять такие программы, которые будут не только востребованы, но и признаваемы там. Этот процесс объективный, его нельзя остановить.

Сейчас нередко говорят о том, что несмотря на кажущуюся бесплатность, высшее образование становится фактически все более платным - не только за счет существования формально платных мест, но и за счет такой институциональной проблемы, как коррупция на этапе приема в вузы. Можно ли с этим бороться? Существуют ли институциональные средства борьбы с этим?

Я думаю, что прежде всего необходимо максимально обеспечивать прозрачность самого процесса отбора абитуриентов. Поэтому крайне важны именно письменные формы испытаний, чтобы все было зафиксировано. Крайне важно, чтобы эти формы были не просто письменными, но с элементами прозрачной проверки, чтобы процесс был гласным и под контролем общества.

А как это можно обеспечить?

Письменные формы тестирования, итоги которых должны быть доступны всем, показ работ, я думаю, мы скоро перейдем вообще на онлайновую систему регистрации и оформления. Собственно, ЕГЭ тоже призван к этому, в этом отношении он, конечно, нам жизнь облегчает - мы получаем готовые документы.

А насколько эти тесты проработаны методически и научно? Насколько адекватными получаются итоги?

Я не могу ответить на вопрос, насколько адекватны эти итоги по уровню знаний, потому что это проводится не у нас, а на местах, у нас это началось фактически только второй год, а в обязательном порядке еще не началось, Все-таки ЕГЭ пока так или иначе является формой эксперимента. Я вообще не работал в приемной комиссии в РГГУ с 90-х годов – мне трудно судить. Давайте поговорим по итогам этого года, в сентябре или в августе. Тем более что эта приемная кампания будет отличаться от предыдущих.

Тут есть, кстати, и обратная сторона. В гуманитарных областях, конечно, живое общение с абитуриентом нельзя заменить ничем. Это другая сторона медали. И пока письменные эссе все-таки позволяют получить какое-то представление, а может быть, в перспективе после окончательно перехода к ЕГЭ необходимо будет вводить какие-то дополнительные формы собеседования - или при приеме документов, или после тестирования. Я пока не готов ответить, потому что там, где я работал, ЕГЭ не было.

Письменные формы создают свои проблемы, связанные с не до конца выверенными вопросами, возможностью каких-то форм подмены работы (если они недостаточно маркированы) и т.д. Хватает ли предпринимаемых мер?

Они все время совершенствуются. Каждый год вводятся все новые и новые формы контроля за приемом, возможность нарушений минимизируется, Сказать, что этого полностью хватает, я затрудняюсь, но что их вообще нет - тоже не могу. Процесс этот, видимо, все равно будет продолжаться.

Конечно, любая формализация имеет две стороны: в этих тестах потери тоже возможны, потому что можно не найти самородка, его надо увидеть. Это жалко, но выхода нет, потому что иначе может быть еще более негативный результат.

Есть идея решения этого вопроса путем изменения принципиальной структуры количественного наполнения разных курсов. Принимать максимально широкой воронкой, делая дальше все более тяжелые экзамены, все более ее сужая. Как вы к этому относитесь?

Это очень здоровая идея. Но тогда надо менять идеологию самого учебного процесса. Потому что у нас фундаментальное образование включает обязательные общие курсы. Как их организовать при такой воронке? Ведь у нас же переход на двухуровневую систему пока не привел к изменению самой технологии. Во многих западных университетах есть огромное количество более или менее крупных спецкурсов. Я, например, читал там курс «Важнейшие этапы советской истории», и у меня там был будущий архитектор, будущий врач, военный – совершенно разные студенты. Они просто выбрали из списка этот курс. Когда так формируется учебный план, тогда можно хоть тридцать тысяч принимать, потому что нужны небольшие аудитории. А если это фундаментальные, обязательные курсы, - надо же исходить из имеющихся возможностей - куда их посадить? У нас есть аудитории, допустим, до трехсот человек.

То есть имеются физические ограничения. Они связаны просто с тем, что другая технология образования. Ее надо тогда менять. Это возможно. Где-то это можно. Есть же масса областей специального гуманитарного знания, специальных социальных наук, где важнее именно специальное знание, чем общее. Может быть, там это можно реализовать быстрее.

Хотя, конечно, вы правы, это один из путей. Частично это делается, но это все-таки не массово. Ну, можно, например, набирать два потока, из которых потом остается один? Это путь на перспективу, одно из решений вопроса.

Еще одним моментом в деятельности вузов, который нередко вызывает нарекания, является несопоставимое с обычным вузовским образованием качество переподготовки и подготовки в филиалах. Как вам кажется, насколько эта проблема есть, решаема ли она?

Эти вещи надо разделить.

Переподготовка – это форма повышения квалификации и получения второго образования. Это можно делать где угодно – и в головном вузе, и везде, где есть на это лицензия. И я думаю, что этот процесс будет нарастать, потому что в условиях развития информационного общества и для молодежи, и для людей среднего возраста все больше и больше требуется нового образовательного багажа для социальной адаптации к жизни, необходимо второе образование, дополнительное образование. Это уже действует в реальной жизни. Огромное количество моих выпускников получили второе образование, третье, не из любви к искусству, а по требованиям жизни. Хотя некоторые просто хотят получить еще какое-то образование просто из своих личностных устремлений.

Сопоставимо ли это второе образование с первым по качеству?

Во-первых, оно формируется по другой схеме. В нашей стране все второе образование по закону платное. Переподготовка – тоже. Во-вторых, если вуз, который это осуществляет, заботится о своей марке, он его осуществляет достаточно продолжительно, скажем, в МГУ второе юридическое – три с половиной года. Это обычно говорит о том, что речь идет действительно о реальном качественном втором образовании.

Надо на это обращать внимание - чтобы планы были качественными, чтобы требования были серьезными. В этом заинтересован сам вуз, иначе получается, что он девальвирует свои документы. Второе образование сопоставимо, если оно действительно качественное. Если это профанация - она и есть профанация. 

Теперь что касается филиалов. Это большая проблема. Заключается она в том, что, конечно, тут крайне важно реальное качество обучения. Его возможно обеспечить, только если эти филиалы не просто формально взаимодействуют с головным вузом, а на самом деле образуют с ним реальную образовательную сеть, включающую в себя не только, кстати, посылку туда бригад преподавателей из головного вуза, не только подготовку кадров местных преподавателей в головном вузе через аспирантуру, докторантуру, повышение квалификации и так далее, не только обеспечение их методическими планами, пособиями, учебниками - это все важно, но это база.

Следующий важный уровень – это, безусловно, включенное обучение студентов филиалов в базовом вузе. Это как задача. Второе – это создание нормального электронного университета, чтобы все информационные ресурсы у каждого студента филиала были доступны дома, через Интернет. Это реальный план, а не просто мои мечты. Наконец, это внедрение в практику филиалов трансляции лекций напрямую из головного вуза. Это телесеминары в режиме реального времени.

Ну, и, конечно, необходимо максимальное повышение взаимодействия филиалов с головным вузом на уровне научных конференций.

Вот это важно. Тогда угроза девальвации будет снижаться или окажется совсем снята. Если этого не делать, то, конечно, она есть.

Приведу пример. В Домодедово, под Москвой, мы в декабре проводили такую конференцию головного вуза и филиалов по проблеме национальной безопасности. Были приглашены группы студентов всех филиалов, привлекли ведущих специалистов и практиков в этой области, и это еще ретранслировалось во все филиалы, а теперь издается в электронном виде.

Вот такие формы могут привести к качеству. А если будет просто «будка» (у нас таких, слава богу, нет), то тогда это совсем не то, в чем заинтересована страна. Страна заинтересована в том, чтобы минимизировать оторванность от центра, повысив качество подготовки, а не в том, чтобы распространить бланки дипломов

Филиалы - это, кстати, очень важный вопрос. Мы сейчас хотим подать такой инновационный проект, потому что филиалов очень много, много с ними проблем у разных вузов, справедлива и критика качества работы филиалов со стороны общественности и руководства образованием. В нашем проекте мы как раз хотим представить идею электронного университета на базе наших филиалов.

Сейчас филиальная кампания фактически остановлена - филиалы и представительства создаются с огромным трудом. Федеральная служба по надзору активно с этим работает. Многие вузы в создании филиалов очень осторожны. Мы тоже будем к этому относиться крайне осторожно. Но существующую сеть, если она реально работает, можно поднять только такими путями.

В процессе распада СССР возникли государства, которые порой выпадают из программ, оказываются между курсами, кафедрами и так далее. Вы в МГУ достаточно много занимались этой проблемой, создали кафедру Истории стран ближнего зарубежья, в какой степени вы собираетесь вести эту тему и в рамках РГГУ?

Надо сказать, что в РГГУ есть специалисты в этой области, и, кстати, кафедра Истории стран ближнего зарубежья с ними активно сотрудничает – скажем, на социологическом факультете, на кафедре международных отношений. Я не готов сразу говорить о каких-то мерах, потому что надо посмотреть на то, какие силы есть. Я думаю, что мы начнем с создания такого центра в рамках, может быть, специальности «международные отношения», «мировая политика», потому что в МГУ это все-таки на базе Исторического факультета. Дальше попытаемся общими усилиями это направление продвигать.

Тема стран ближнего зарубежья, конечно, крайне важна. И для нашей социальной практики эта тематика тоже оказалась востребованной, в этой области крайне мало готовых кадров. Нужно совершенно по-новому заняться подготовкой кадров в области языков этих народов, страноведения и международных отношений.

Я думаю, что мы создадим сначала просто группу в области подготовки кадров международников, тогда это состыкуется с тем, что делается в МГУ. Получится, что это разные подходы, направленные на решение этой самой задачи. Там фундаментальное изучение истории, а здесь – именно с точки зрения международных отношений, международной политики, международного права. У нас, кстати, есть и юристы, которые уже могут в этом поучаствовать.

Но это связано и с общей подготовкой, скажем, историков и филологов - из состава курсов, которые раньше были историей или литературой СССР, а сейчас стали историей и литературой России, это естественным образом ушло. Есть ли шанс вернуть?

Не только шанс. Это нужно возвращать. Просто у нас нет другого пути. Мы не можем не учитывать реалий сегодняшнего дня. Кроме того, мы же все-таки образовательное учреждение, нам нужно обязательно обеспечивать толерантность отношения к нашим соседям - и в образовательном процессе, и в психологии наших выпускников. Я уже разговаривал и с лингвистами на этот счет, и с филологами - есть готовность к этому. Надо это развивать, потому что есть и необходимость, и потенциал. Это можно будет начать с международных отношений, а потом за эту нитку потянуть весь клубок.

Борис Долгин.
Polit.ru