РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ГУМАНИТАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

Источниками для доклада послужили:

• опубликованные труды этого выдающегося русского философа,
• его рукописи и переписка;
• рукопись его перевода «Феноменологии духа» Гегеля. Перевод был завершен в 1937 г. сосланным в Томск Шпетом  как раз в канун расправы местных органов НКВД над философом; 12 лет спустя этот перевод был издан Институтом философии АН СССР, однако – с существенными искажениями. В настоящее время Татьяна Геннадьевна вместе с дочерью, кандидатом философских наук Ириной Олеговной Щедриной, работает над восстановлением и подготовкой к печати аутентичного текста шпетовского перевода. И, в частности, – над сверкой рукописи Шпета с немецким оригиналом великой гегелевской книги.

Младший современник Вл. Соловьева и современник блистательной плеяды русских религиозных философов первой половины ХХ столетия, Шпет всё же стоит несколько особняком среди мыслителей тогдашнего философского mainstream’а предреволюционной России и Русского зарубежья.

Религиозные материи не были центральными в общем комплексе его исканий и исследований: он был философом в собственном смысле этого слова, ибо его интересовала прежде всего сама мысль как таковая – в сложном единстве ее структуры и исторической динамики. Однако весьма важны и своеобразны элементы религиоведческой эвристики в его наследии. Те более, что, по мнению Т. Г. Щедриной, обнаруживаются любопытные параллели идей Густава Густавовича Шпета с трудами ряда русских религиозных мыслителей. И прежде всего – с трудами о. Георгия Флоровского (интерес к интеллектуальным и теоретическим аспектам религиозной мысли и культуры и критика недостатка теоретических горизонтов в истории религиозной мысли в России), а также с трудами о. Павла Флоренского (интерес к символическим основаниям культуры и, в частности, религиозного творчества).

Г. Г. Шпет, будучи по призванию мыслителем светским, тем не менее, испытывал глубокое уважение к религиозной сфере как к одной из непреложных основ человеческой интеллектуальности и того символизма, которым во многом конституируется в истории человеческая мысль. Однако позиция Шпета в отношении религиоведческих материй была своеобразной:

• философ находил современную ему религиозную жизнь излишне схематичной и догматизированной, что, по его мнению, отчасти обусловило собой трагические события: черты религиозного фидеизма и антиинтеллектуализма гротескно воспроизвелись в большевистской атеистической идеологии;
• библейская, разделяемая иудеями и христианами, мифологема об искупительной роли человеческого страдания казалась ему излишне жесткой, недооценивающей именно самое реальность страдания, вызванного людским невежеством, самодурством, властолюбивым садизмом;
• философ настаивал на важности в развитии религиозной сферы (да и всего комплекса человеческой культуры) не только сакрализованной ортодоксии, но и гетеродоксии: последняя вольно или невольно вводит в сферы религий и самого мышления элементы творческого и осознанного спора, без которого нет ни развития, ни истории человеческого духа, т. е. истории как таковой.

По мнению докладчика и участников дискуссии (проф. Н. В. Шабуров, Е. Б. Рашковский и др.), мы еще не вполне сумели оценить по достоинству шпетовский взгляд на историю (в частности, и историю мировых религий), восходящий отчасти именно к Гегелю, но и обобщивший некоторый реальный отечественный опыт: мысль во многом конституируется объективными предпосылками истории, история же конституируется входящей в ее текстуру непрерывной работой человеческой мысли. В том числе – и мысли религиозной. Со всеми ее порывами, прорывами и срывами.