А.А. Соловьева. История одного Беса
Об авторе
Северо-восточное побережье Онежского озера (Пудожский район) — уникальное место Русского Севера, притягивающее к себе ученых и туристов. Здесь на каменных плитах и мысах побережья сосредоточены древние петроглифические изображения, датируемые эпохой неолита (IV-II тыс. до н.э.). Они включают 23 группы и сосредоточены в 12 пунктах, протянувшихся почти на 20 км к югу от устья реки Водла. Наиболее крупные сосредоточения наскальных рисунков расположены на двух мысах - Бесов Нос и Пери Нос, поменьше — на окрестных мысах Кладовец, Гагажий Нос, остров Гурий.
«Наскальные письмена» были открыты для науки в середине XIX века. Связано это событие с именами геолога К.И.Гревингка, совершившего в 1848 году по заданию Российской Академии наук многомесячное "геогностическое" путешествие по Олонецкой и Архангельской губерниям, и учителя истории и статистики Олонецкой гимназии П.Г. Шведа.
П.Г. Шведу принадлежит первое сообщение о наскальных рисунках — "Крестовый и Перий мысы", опубликованное в 1850 году в "Известиях Русского Географического общества". Информация о путешествии К.И. Гревингка была помещена тогда же в «Известиях физико-математического отделения» Академии наук (на немецком языке). Им же принадлежат и первые зарисовки двух фрагментов петроглифов .
Сегодня большинство исследователей, уделяющих свое внимание теме Онежских петроглифов, сходятся на том, что формирование этого комплекса началось с оконечности мыса Бесов Нос, а первым созданием древних художников стал Бес, который и нас будет особо интересовать.
Помимо истории фактологической Беса сопровождает и внушительная по протяженности и разнообразию мифологическая история. Началась она с того самого момента в конце III тыс. до н.э. (одна из наиболее часто встречающихся датировок), когда древние обитатели современной Карелии изобразили на каменных плитах мыса Онежского озера антропоморфное существо 2,5 метров длиной, с квадратной головой, носом, ртом и глазами, один из которых показан круглым пятном, а другой – кружком с пятном в центре, с растопыренными руками и ногами.
Не случаен, как полагают, выбор места изображения: оконечность мыса, на котором появился Бес, особенно наглядно сочетает три стихии: воду, землю и небо. Вокруг Беса со временем сложилась группа петроглифов: выдра (в другой версии ящерица), сом (или налим), разнообразные фигурки животных (далеко не все легко идентифицируемые) и людей (в том числе сюжетно организованные). Выдра и сом занимают в петроглифическом комплексе особое положение, выделяясь наиболее близким расположением относительно Беса, и большим, чем окружающие их изображения, размером. Кроме того, ученые отводят им второе место по древности после Беса.
И у ученых, и у любителей возникали и продолжают возникать бесчисленные вопросы о содержании этих изображений, их связи между собой, функции и значении всего комплекса в целом, его соотношении с окружающей средой.
Однако «листы каменной книги» однозначному толкованию не поддаются. Очевидно только то, что это двух с половиной метровое создание является центром изобразительной композиции и святилища древних людей. Несомненно, Бес был героем каких-то мифов и объектом каких-то ритуальных действий. Каких именно — составляет уже область своеобразной «мифологии» исследователей и любителей. Существует множество интерпретаций как фигуры самого Беса, так и комплекса петроглифов в целом.
Некоторые авторы интерпретируют Беса, как женский образ. По версии археолога Н.Лобановой, эта фигура воплотила образ древней роженицы . Археолог К.Д. Лаушкин также видит в Бесе существо женского пола . Главный персонаж онежских петроглифов становится у него жутковатой богиней смерти, а выдра и сом превращаются в ящерицу и налима, ее спутников. Другие находят в нем признаки скандинавского божества Одина, соотнося, среди прочего, слепоту Одина, отдавшего один глаз Мимиру — великану, хранителю источника меда поэзии, и «заштрихованность» одного из глаз у петроглифического изображения. Соседним персонажам, покрупнее остальных, условным «сому» и «выдре», перепадает роль братьев Одина — Вилле и Ве (упоминаются в «Круге земном» Снорри Стурлусона). Весь комплекс при желании может быть истолкован и как проекция Мирового Древа с тремя божествами на вершине . Многие исследователи усматривают в отдельных деталях изображения астральные символы: серповидный знак луны, пересекающий лицо Беса, и круг с точкой (солнце), расположенный рядом с его головой .
Не обошлось без параллелей с хтоническим существом, хозяином нижнего мира и злых сил. Трещина в скале, проходящая вдоль тела нашего героя (и, по утверждению большинства исследователей, появившаяся до нанесения рисунка), воспринимается в данной интерпретации как проход, через который духи нижнего мира попадали в срединный мир. Задабривание (в виде жертвоприношений) владыки нижнего мира должно было, по мнению А.П. Журавлева, помешать процессу их перемещения и вторжения в мир людей. Жертвоприношения могли, как полагают, осуществляться путем «кормления»; так по крайней мере нередко объясняется углубление в «полости рта» Беса. Однако когда подношения не оправдывались, Беса и его спутников якобы подвергали наказанию, часто принимавшему форму избиения. Так интерпретирует выбоины, выступы и трещины на их фигурах исследователь А.М. Линевский .
В других версиях Бес предстает в качестве мифического существа с хвостом и звериной мордой, на котором висят два капкана, или духа, попавшего в капкан . В.И. Равдоникас видел в нем замаскированного под медведя человека с длинным хвостом, стоящего на змее , что, по его мнению, отражало тотемические верования древнего населения побережья Онеги.
С утверждением христианской традиции существо стало восприниматься как представитель бесовского мира. В XV в. рядом с Бесом был выбит крест с монограммами Христа по обеим сторонам, пересекающий левую руку фигуры, и еще один, небольшой крестик, появился среди мелких «тварей». Предположительно нейтрализовать таким образом языческое святилище решились монахи Муромского монастыря, находящегося в 25 км от этого места. «Бесовское» восприятие петроглифических изображений местным населением отразилось в названиях мыса «Бесов Нос» и одноименной деревни, находившейся неподалеку. Петроглифы, открытые А.М. Линевским в низовье реки Выг у деревни Выгостров, получили название «Бесовых (Чертовых) Следков».
И сегодня Бесов Нос пользуется славой «бесовского» места, обладающего особой, мистической природой. Рассказы о ее проявлениях и воздействии на людей составляют еще одну часть мифологии Беса. Рождаются они в среде гостей Бесова Носа – все тех же исследователей и многочисленных туристов. Разнообразные былички и бывальщины повествуют о сбое навигации и поломке техники при приближении к Бесову Носу. Непредсказуемо ведут себя часы — то останавливаются, то идут назад, и незадачливые туристы оказываются потерянными во времени и пропускают возвращающийся катер. Знакомство с Бесом и пребывание на его территории ведут и к более плачевным последствиям — пропаже, болезни (включая сумасшествие) и даже гибели отважных туристов или их родственников.
Более позитивный вариант: появление особых способностей, в частности, дара предвидения (особенно в ситуациях, связанных с пожаром), безобидных галлюцинаций.
Помимо фольклора исследователей и туристов, приезжающих на Бесов Нос, существует богатая традиция, распространенная среди жителей окрестных сел и деревень. В ней внимание уделяется не столько аномальным проявлениям Бесова Носа, сколько главному его персонажу.
Наиболее распространенный сюжет местной традиции строится на появлении рядом с Бесом нового персонажа — Бесихи. Этот персонаж, по-видимому, имеет вымышленный характер; следов реального существования такого петроглифического изображения нам не удалось обнаружить ни на скалах Бесова Носа, ни в Эрмитаже, где хранится знаменитый Онежский камень, ни в научной и краеведческой литературе. Практически каждый житель деревень, расположенных в округе Бесова Носа, знает и может рассказать историю про Беса, Бесиху и их разлуку. Звучать она может, например, так:
«Значит так говорят: на Онеге, на Бесовом Носе, были Бес и Бесиха. Потом (это давно уже очень было) приехали туда наукой заниматься, вроде вас, и начали их изучать. А потом решили взять и перевести Бесиху к себе. Отпилили кусок камня с ней и увезли в Эрмитаж. А Бесу что делать? Он начал тосковать и разозлился сильно. Так там деревня была, тоже Бесов Нос называлась, – сгорела вся за одну ночь» (Красноборский 2005; В.А. Юрьев, 45 лет).
Ядром сюжета (идиллия Беса и Бесихи — стороннее вмешательство и разлука — месть), видимо, стала местная легенда, родственная мотивам профессионального фольклора археологов и традиционным представлениям о нарушении табу или осквернении сакрального места. Мотив «перевоза» Бесихи имеет под собой реальное событие — перевоз в 1928 году небольшой плиты с рисунками с Пери Носа в Петрозаводск, в Карельский государственный краеведческий музей, и более крупной и сильнее насыщенной изображениями плиты с того же мыса в 1935 году в Эрмитаж. С Бесова Носа никаких камней не увозили, однако сам факт перевоза был воспринят вполне мифологически и превратился в фольклорный мотив, который связался уже с Бесовым Носом. Время самого события также забыто — это было «очень давно».
Мотив разлуки Беса и Бесихи порождает последующие сюжеты, связанные с вариациями на тему мести Беса: она приводит к болезни, смерти или безумию легкомысленных ученых, гибели деревни в пожаре, буре на Онежском озере.
«Там, значит, когда плиту-то откололи, увезли ее. Бес это так просто не спустил, значит. Там, это, кто делал, потом, говорят, один метался там, по берегу, в горячке что ли, того в общем, с ума того» (Нигижма 2005; М.С. Юрков, 43 года).
«Беса, ой, то есть Бесиху, увезли когда, пожар вспыхнул – умерли все, и в деревне погибли, и рабочие эти, которые увозили – все» (Нигижма 2005; А.П. Климентьев, 23 года).
Помимо наиболее распространенного, ведущего сюжета, о котором мы говорили выше, встречаются и другие, связанные с мотивами плохой погоды и «запугивания». В них Бес имеет уже другие функции, которыми, можно предположить, его наделяли и до появления сюжета об увозе Бесихи (это подтверждается данными нашей самой пожилой информантки, М.Н. Суховой 1911 г. рожд., которую в детстве «пугали» Бесом).
«Там бывает, когда на Онеге проплыть никак, ветрюга, волны такие. Дак, болтают, Бес, как, бесится – вода подымается, волны то есть» (Красноборский 2005; С.И.Третьяк, 37 лет).
Другая функция — запугивание рыбаков и отдыхающих; в этом случае на Бесовом Носу «камни шевелятся», «а по берегу огонек прыгает, то денется куда-нибудь, то раз – опять» (Нигижма 2005; Е.П. Климентьева, 20 лет).
Подобные проделки Беса случаются, очевидно, нередко, поскольку Бесов Нос осознается окрестными жителями как одна из популярных местных достопримечательностей, посетить которую приезжают многочисленные туристы-горожане и даже иностранцы. Сами же они часто рыбачат неподалеку и совершают коллективные заплывы с семьями на Бесов Нос в День Рыбака и другие летние праздники.
Местная «бесовская» традиция представлена не только во взрослой среде. На сегодняшний день она активно функционирует и в детском фольклоре. Надо отметить, что там она имеет особую специфику, которая отражает переход «бесовской» традиции из взрослой среды бытования в детскую.
Следует сказать, что дети гораздо более серьезно, чем взрослые, воспринимают Беса и его способности влиять на людей. «Легкомысленное» отношение взрослых проявляется в прямых высказываниях, часто завершающих рассказы о Бесе: «Ну, говорят так вот. Росказней мало что ли?..» или «дак, видел, не видел, может и взаправду че видел… да, бля, байки все это!» (Красноборский 2005; М.А. Обозин, 48 лет).
«Дети» получают тексты «готовыми» от взрослых и далее начинают их достраивать и изменять, сообразно своим законам восприятия и своей фольклорной культуры. В итоге основные мотивы (разлука, месть, связь с погодными условиями и пр.) сохраняются, но приобретают совсем иной характер; появляются и новые мотивы. В среде детей появляется большое количество текстов и значительная, по сравнению со взрослыми, вариативность сюжетов. И если у взрослой группы заметен процесс некоторого ослабления традиции, то у детей, напротив, видны признаки формирования новых нарративов, незаконченности творческого процесса. Одно из очевидных проявлений такой ситуации — совместное хождение в детской среде и «своих», уже переработанных текстов, и текстов-калек со взрослых рассказов (собственно их пересказы).
Во многих детских рассказах о Бесе и Бесихе появляется новый персонаж, отсутствующий в имеющихся у нас рассказах взрослых — бесенок (или бесята). Последний мог быть воспринят из каких-то (пока еще не встретившихся нам) рассказов взрослых, а мог быть и придуман самими детьми. В любом случае важным представляется его популярность в детской среде, так как этот персонаж является, по сути, отражением в сюжете образа самого ребенка-рассказчика и социальной роли, которую он сам себе приписывает.
Преображается и сам Бес. Различия образов этого персонажа в детских и взрослых текстах способны показать как специфику восприятия той и другой группы, так и некоторые механизмы, преобразующие традицию. Посмотрим это на примере трех критериев: 1) форма проявления деятельного начала главного персонажа; 2) образность и сюжетная завершенность соответствующих нарративов; 3) жанровое воплощение традиции.
Взрослые и дети в своих рассказах по-разному представляют и описывают действия главного персонажа. В первом случае активность почти всегда опосредована. Маленькие рассказчики в большей степени сосредоточены на герое, и раз уж он есть — ему и действовать. Это становится заметно уже на уровне языка. Для рассказов взрослых характерны конструкции: «люди эти умерли», «деревня сгорела», «камни шевелятся», «огни ходят», «вода бесится»; для детских — «Бес убил», «Бес пожгал всю деревню эту», «Бес воду взмучивает».
В детской группе сюжет получает большую образность и завершенность. Сравним вышеприведенный рассказ взрослого о буре и следующие тексты:
«Бес, когда печалится по Бесихе своей, он как плачет в воду и вода волнами идти начинает…» (Красноборский 2005; Маша, 12 лет);
«Он там злится и своим хвостом начинает воду бить и крутить, тогда там не подплыть и лодки даже кувырнуться могут. Так вот» (Красноборский 2005; Толик, 11 лет).
«Непосредственная» активность персонажа ведет к необходимости его внешнего воплощения. Петроглифического изображения оказывается недостаточно, и дети решают эту проблему, заимствуя известный и любимый ими образ Черта (популярный персонаж детских «страшилок» и «вызываний»). Это заимствование отражается как в описании облика Беса (далекого от петроглифа), так и в лексической замене — по ходу рассказа нередко слова Бес и Черт употребляются синонимично.
Такое наложение образов создает дополнительную мотивацию для обращения к «своим», детским, жанровым формам, которые создают новую канву для Беса. «Взрослые» былички и бывальщины в детских пересказах все больше приобретают черты то «страшилки», то нравоучительной истории. Обратимся к текстам, отразившим эту специфику.
Жанр «страшилки»: «У меня отец рассказывал, и они с дядькой его, братом, то есть, когда поехали на Беса, там рыбачить что ли. Потом сидят там в доме ночью, бухают, ну там кушают, бац, там огонечек такой, видят, проплыл за окном как сигарета, там шорох такой, опять, бац. Они там стреманулись <испугались>, дядька отцу, типа, пойду гляну – и нет. Отец уже тоже стрематься начал, потом раз, входит такой, как этот, истукан, прошел, сел и молчит. Вроде нормальный, такой, но не такой какой-то. Папашка думает не то что-то, говорит, ладно, давай чая, что ли, а сам раз и как случайно ложку уронил, а там хвост в ней, отразился, это черт в окно. И тут брат входит, нормально все, говорит. Отец, ага нормально, ему типа рассказал все. Это Бес их этот там дурачил» (Красноборский 2005; Толик, 11 лет).
Жанр «нравоучительной истории»: «У нас случай такой был. Барон [сосед нашего информанта, сильно пьющий, происхождение прозвища информант затруднился объяснить], это алкаш наш, со своей баронессой поехал на Онегу. И там уже Бесов Нос виден, они ругаться начали, она ему мешала что ли и он ей сказанул: «Иди на хуй, баронесса, под руку говоришь, черт тебя». И у них лодка чуть ни перевернулась, как будто ее толкнул кто-то. Это Бес был» (Красноборский 2005; Маша, 12 лет); «Там, когда Бес разозлился, он взял и пожгал всю деревню. А в той деревне, там пацан, как, жил, и он с матерью посрался <поссорился>, она его наругала, он и взял и ушел из дома. А потом пришел – там деревня сгорела за ночь. Он один только живой остался…» (Красноборский 2005; Петя, 12 лет).
Таким образом Бес, герой когда-то существовавших древних поверий, продолжает свою мифологическую историю и теперь, в современной культуре, меняя образы и функции, сообразно «мистическим» потребностям той социокультурной среды, которая его для себя открывает.
