А.А. Голованова, Т.А. Кузнецова. «Только один Бог знает, что мы пережили»: воспоминания остарбайтера
Об авторах:
Голованова А.А.,
Кузнецова Т.А.
Александра Александровна Картавенко, или, как называют ее односельчане, баба Шура, родилась в 1923 году в Могилевской области. На ее детские годы пришлись коллективизация, оккупация Белоруссии немцами в 1941-м году. В 1944 году в возрасте 21 года нашу героиню отправили на работы в Германию. После войны рассказчица вернулась в Белоруссию, вышла замуж, устроилась работать в колхоз, но вскоре решила покинуть родину. В 1951-м Александра Александровна уехала по приглашению в Пудожский район Республики Карелия работать медсестрой в колхозе "Cталь" в деревне Корчагино, затем вместе с мужем переселилась в поселок Красноборский. У Александры Александровны 2 детей, 3 внуков и 2 правнуков, все они живут в городах и районных центрах.
Воспоминания о войне стали той темой, через которую мы пришли к биографии Александры Александровны. Мы более подробно останавливали внимание рассказчицы на таких событиях, как коллективизация, возвращение в Белоруссию после войны, переезд в Карелию, перестройка. Во время повторного интервью и видеосъемки мы старались в своих вопросах оставаться в том же кругу тем; подробно расспрашивали о ранее записанных у Александры Александровны сюжетах, что позволило нам более полно восстановить существенные детали ее биографии и дало возможность лучше понять ее отношение к пережитым событиям. Мы старались придерживаться того принципа, что «автобиографическое интервью строится по модели «история жизни». Чем менее такое интервью структурируется вопросами исследователя, тем более автобиографичным получается его текст, где акценты значимости событий жизни проставляются не вопросами историка, а непосредственно самим респондентом - свидетелем прошлого» .
Мы имеем дело с восприятием своего прошлого, настоящего и будущего, которое свойственно автору биографии «сейчас». Очень важно учитывать то, что «взгляд на события своей жизни с точки зрения настоящего и определяет, что именно человек считает важным для своей биографии, каким образом он выстраивает тематические и временные связи между различными пережитыми событиями и каким образом реалии прошлого, настоящего и предполагаемого будущего влияют на понимание человеком смысла своей жизни» . В настоящей статье производится публикация законченного по смыслу рассказа о военной и послевоенной жизни Александры Александровны.
Отметим, что в ее рассказе можно встретить "места памяти", имеющиеся почти у всех интервьюируемых остарбайтеров . Во-первых, это "культурный шок" жизни в неволе у немцев, непонимание того, как такой культурный народ может обращаться с людьми так жестоко. Во-вторых, максимально сжатый рассказ о подневольном труде на фоне развернутой темы внутреннего или внешнего противостояния фашистам. Уте Вайнманн связывает это с чувством вины: образ врага, раскручивавшийся в советском обществе в отношении остарбайтеров, отчасти был усвоен и самими жертвами плена. В-третьих, тема профессиональной состоятельности и личного признания своих трудовых достижений в послевоенной жизни. Вопреки расхожему исследовательскому стереотипу о том, что никто из бывших остарбайтеров не смог выстроить карьеру в соответствии со своими профессиональными и личностными качествами, Вайнманн убедительно показала в своем исследовании, что для некоторых из них факт плена, напротив, стал стимулирующим обстоятельством профессионального роста, в противном случае (как в рассказе А.А.) огромное значение для интервьюируемого приобретало уважение людей в малой группе, в которой человек находился после войны.
Публикуемый рассказ логически можно разделить на определенные эпизоды:
- Жизнь в оккупации. Этот период у рассказчицы ассоциируется с отсутствием еды, из-за того, что немцы отнимали ее у местных жителей. Тема еды и работы красной нитью пролегает почти через все эпизоды рассказа.
- Отправление в Германию и дорога. Здесь питание является той нитью, которая связывала с жизнью отправленных на принудительные работы людей.
- Жизнь и работа в лагере. Описание питания и работ детализируется в высшей степени.
- Встреча с земляком и участие в сопротивлении. Александра Александровна не рассказывала нам о всех ужасах жизни в немецких лагерях. Сказала только, что тех рабочих, которые падали от голода на землю, будучи не в силах работать, немцы тут же пристреливали. Наступил день, когда у Александры Александровны не осталось больше сил жить. Она нашла ржавую булавку и расковыряла себе руку , чтобы не выходить на работу, готовясь к тому , что ее убьют. Но именно в этот день она познакомилась с участником подпольной организации под руководством Д.М. Карбышева, выводившей из строя немецкую технику. Он оказался ее ближайшим земляком и предложил сотрудничать с их организацией. Именно это сотрудничество вернуло рассказчице стимул к жизни. Неслучайно в ее повествовании и то, что она познакомилась с участником этой организации в день Пасхи, праздник "исхода от смерти к жизни". Именно через этот рассказ Александра Александровна выражает свою сопричастность к общему делу Победы, показывает, что, даже находясь в немецком плену, она боролась за нее.
- Проблема выбора после освобождения. Встреча с представителями советских властей оказалась не такой, о какой мечтала рассказчица.
- Возвращение на родину - самое болезненное из воспоминаний Александры Александровны. Там не только не признали ее заслуг и страданий, но и обрушились на нее с издевательствами и гонениями. Этого она не смогла простить и забыть. И все же после освобождения она думала только о возвращении домой
- Переезд в республику Карелию. Рассказчица считает Карелию своей второй родиной, она так и не возвращалась в свою деревню в Белоруссии после переезда.
В то же время предлагаемая нами "история жизни" глубоко индивидуальна как в событийном плане, так и в особом, рефлексивном характере презентации биографии, отличающейся четкостью структуры и образов и заостренным вниманием к деталям (особенно связанным с природой ) в повествовании. Например, описывая день накануне встречи со своим ближайшим земляком, которому предшествовала попытка рассказчицы поранить себя, Александра Александровна отмечает, что "была Пасха", тем самым невольно проводя аналогии с библейской традицией и раскрывая себя через призму образа мученицы, которая получает вознаграждения за свои страдания. Или, говоря о работе у бауэров, рассказчица отмечает, что туман альпийских гор напоминает ей молоко, а розы на кустах величиной с яблоки.
В любом случае рассказ Александры Александровны представляется одним из уникальных по своей выразительности источников по изучению Второй Мировой войны и ее последствий.
Данная аудиозапись сделана А.А. Головановой 4 июля 2005 года в поселке Красноборский Пудожского района Республики Карелия. Текст расшифрован А А Головановой.
Повторная аудио- и видеозапись состоялась 7 июля, в записи участвовали А.А. Голованова, А.Л. Топорков, Д.М. Шлепнёв (оператор). В данной публикации повторная запись отражения не получила.
[Что стало с семьей во время войны?]
А кто у меня воевал? У меня воевали братья еще у меня небольшие были, в нашей семье было 9 человек. Папа у нас от ран умер в 41-м в ноябре, мама умерла в 47-м в июле. Самая маленькая сестра у меня была ей был год. А в апреле, ей 2 годика только, от апреля до июня, война началась в 41-м. Ну, я воспитывала их всех. Ну, что еще?
[А вы тогда в Белоруссии жили, да?]
Да, это в Белоруссии, вот в Староозерске .
[Где тогда жили в Белоруссии?]
В Белоруссии, тоже в совхозе.
[А много народу уезжало? Из Белоруссии сюда в Карелию?]
Много, из нашей деревни, наверное, семей 11 только сюда вот приехало, а другие еще куда-то уезжали, по разным местам. У нас не было, негде жить, у нас все разрушено. У нас все Белоруссию эту бомбили, так что там ничего не оставалось, деревнями сжигали, негде ни жить было вот так люди и ехали, а я с этими поехала со всеми малышами ну, где я там буду? Ни жилья, ничего...
[А чем труд в колхозе во время войны отличался от труда в мирной жизни?]
Ну, как сказать, я бы сказал, только что после войны уже тут мы поднимали как и все надо было на себе: и плуг таскать, и косу, и серп. Ну, а до войны в колхозах уже было немножко техники и легче было работать, но я вот. Я в 39-м окончила 6 классов и в 40-м году в город Могилев, это 40 километров от нашего села, поступила в Педагогический рабфак.
[Война]
Началася война, все наши эти ребята, всех забрали. Ну, мы остались, пришли в деревню свою. Нас заняли немцы, сначала мы работали на них, там, что заставляли.
[Расскажите подробнее об оккупации.]
Вот, когда немцы пришли тут, сначала все забирали. Придут, надо им мясо там - кормить эту часть, которая стояла, они приходят, берут корову, убегают, варят все этих наших девчонок деревенских. Брали их туда - и работали, а остальные там сено косили. Все делали так же, как и в колхозе, только на них это работали . Ну, был староста, были полицаи , это уж с наших, наши.
[Много было таких?]
Много, да. Потом так вот все работали, потом начали жечь деревню, даже некоторые недалеко от нас, семь, километров семь, сожгли всю деревню. Взяли, такие вопли были, такой крик, это вообще уже ужас. Потом стали эвакуировать всех. Людей выгоняли, а деревни сжигали. Потом уже началось где-то партизанское движение , ну, это вообще черт знает что. Молодежь, которая вот осталась, это подростки такие, они, которые могли попасть в партизаны, шли в партизаны, остальные были уже забраны в армию. Вот, а которые остались, то уже в 43 - 44-м начали они забирать молодежь туда . Вот и я туда попала, это в 44-м году, в феврале или в январе, это была зима, да... Сказали, что будут этих забирать, кто остался из молодежи. Мы взяли и спрятались. Спрятались, а они туда пришел этот староста и сказал, говорит вот: «Забрали маму!» А шесть маленьких детей этих, вот самой маленькой - год. Говорит: «Если вот она не придет, - говорит, - не найдете свою дочь, то надо идти это в Германию там или работать на тракторе этом, я не помню уже, что далее, то, - говорит, - это мать забрали», ну не одну мою маму-то, многих - не одна же я пряталась. Мы хотели к партизанам перейти, а вот никак не получилось. Ну и что, вот двое суток, их заперли в этот, в амбар, там сидели эти матери, а дети одни были. Ну как, я не могла выдержать, что дети маленькие, мама там <в амбаре>, кто ж их будет кормить? Ну что, я уйду туда <в партизанский отряд>, их все равно прикончат, всех. Ну, я не знаю, мы пришли. Пришли, наших родителей выпустили, а нас забрали как обмен. Забрали нас и всех угнали, ну там по нашей территории гнали, вот там деревня от деревни, у нас же там не так , как здесь вот тут, в Карелии, что тут очень далеко деревня от деревни, а у нас там рядышком, рядышком деревни. И вот гнали, вот уже зима была, гнали-гнали, а что, мы снег рыли, там где-нибудь разбирали постройки, делали блиндажи. Уже мы были, ну, у них в подчинении, нас и кормили там, что вот пригонят в какую-то деревню, там все расставлено: и где картошка, и что мы тут сами готовили и ели это, что могли достать. А работали на них, вот были охранники, и все. Потом уже вот где-то это нас забрали, а в Германию я попала, где-то, наверное, в начале марта.
[Какого года?]
Это 44-й год, начало. Нас когда забрали, я уже в Германии - так стали отступать эти немцы. Ну, вот нас пригнали - это такое издевательство было, ну, это просто нечеловечность какая-то, я не знаю. Нас привезли в Белосток , там это мы прошли сам путь этот там, это вот уже стоят немцы, а нас вот трое раздетых как мать родила прогоняют, там прыскают чем-то, прыскают, обливают, там потом, все, там одевают полосатую одежу и дальше. Уже это было, Белосток - это была польская территория, а нас потом уже через этот полосник пропустили и уже мы попали на территорию Германии. Нас довезли до этой границы, далеко там или не далеко, я не знаю, и везли в этих, не знаю, каганочках, газель, что там. Где ни остановятся, кипятку дадут, трупы выбросят - и дальше, вот так нас везли. Это с территории вот Белоруссии и через Польшу, и вот до Германии. Потом нас привезли в Хаммельбург , вот это первый лагерь. Там рассортировали: этих, семейных отдельно, нас отдельно - построили и вот, этих, которые с ребятами там с маленькими, этих забирали, туда хозяева себе на работу брали, вот так. А нас таких вот всех молодых - нас забирали: которые попали на фабрику, мы просто в концлагерь попали, за колючую проволоку. И нас каждое утро выводили с овчарками и с охранниками, так колоннами водили, и копали мы эти... рыли противотанковые рвы, такие широкие <показывает> и вот, и некоторые попали на каменоломню, это мужчины больше, а девчонки все-таки на земляные работы . Потом сколько-то времени прошло, нас опять с этого лагеря отправили и в Миребург-на-Майне, река майн, Миребург ... вот там я тоже была. Там было вот так: наш лагерь, это гражданских, там были как они, ну, как, выразить понятнее? В общем, там были и сербы, и румыны, и греки, и французы и все, все, все. Ну, там были блоки, в каждом блоке, там русские - это ост, ост носили на рукаве и номер такой, такая бирочка номерная, я не помню номера . Если это знала, что это надо для истории, это можно было сохранить. Некоторые, это уже были такие они коммунисты, там каких-то военных этих начальников, так эти... они уже были, это смертники были, их кремировали они <немцы>, там крематорий. А так вот наши эти стояли, как они? Как называют? Блоки наших, ну, эти казармы, по-русски скажем. И шла вот так <показывает> граница, это проволока колючая высокая, а с этой стороны <показывает> - военнопленные . Военнопленные тоже были французы, русские и все.
[А вот были какие-то различия в обращении с французами и русскими?]
Различие было в том, что вот эти иностранцы, они могли получать посылки с родины через Красный Крест, а нашим - ничего и никто, вот. Ну, и потом как-то случилось так, что была Пасха, я помню, была Пасха. Вот так - наш лагерь, а здесь военнопленные. И мне уже надоело так, я не могла больше, у меня был мозоль на руке, на этой вот, на этой <левой>, вот здесь <на ладони>. А потом была, нашла ржавую булавку, я его взяла расковыряла <мозоль>, у меня руку за ночь вот так раздуло <показывает>. Ну, а утром, это когда нас на постройку уже, вот сначала построят - это завтрак. На завтрак давали немножко побольше этого <чашка>, ну как ковшик, только без ручки, вот такая чашка <показывает>, и без ручки, обыкновенный ковшик вот, но без ручки, наливали это кофе там, или черт его знает, но кофе называлось.
[Только кофе, да?]
Ну, слушай. Вот кофе это дают и эрзац-хлеб, ну, это название хлеба, 250 грамм, кусочек такой. Вот представь вот эту пыль, которую вот, дерево, вот пилят и не сам опилок, пыльца эта. Вот с этой пыльцой или вот и с гречневой кожурой, вот как гречку эту отчищают, вот эта самая кожура вот. Да, вот это мешали в этот хлеб. Это называлось, вот этот хлеб. И вот представляешь вот любую таблетку? Ну, и примерно такую вот, таблетка как вот оскорбинку, наверное, видела. Эти аспиринки, оскорбинки, а это побольше. Вот такую таблетку сахарина, это вот как теперь вот есть заменитель сахара, вот этим диабетикам дают, вот, такую. Вот эта таблетка, вот это сахар назывался, сахарин. И вот этот эрзац-хлеб, этот хлеб тебе до завтрашнего утра - хочешь сейчас съешь, хочешь - его оставь и все. И вот после этого завтрака гонят на эту вот работу копать эти рвы лопатами, гонят там. Ну, падали многие, там уже старались подняться как бы там не считались, не можешь <делает жест как будто убивают>, и все. И еще даже было, что некоторые вот ведут нас куда-нибудь далеко, через город - дак, эти немки бросали картошку и хлеб, но не возьмешь, не возьмешь. Если ты согнулся взять - всё. И идешь, вот там что, ну, там вот только что культура, очень культурные люди, и очень они трудящие такие вот, они любят труд. Представляешь, такие скалы высокие, как молоком вот <показывает>, это было тепло, солнышко, там снегу не было, и они прямо как вот молоко с них, блестит так. И на этих скалах там они разрабатывают и там у них виноградники. И вот старушки такие вот, как я сейчас, за плечо такую корзину и там мотыгу это и там они поднимаются, и там работают. Все на велосипедах. Вот это, как идешь мимо. Какие цветы за свою жизнь я там не видела! Представляешь яблоню, вот как у нас яблоня <в саду>, у них такие розы. Вот это дерево, розы вот такие <показывает>, разных цветов. И что у них это везде цветы, везде все, ну, я не знаю уже. Культуру у них не отнять и честность - у них уже нигде никто ничего не ворует. Ни у кого там не было, ни замков, ничего. Рассказать уже после вот это нам завтрак давали и нас гонят на работу, да. В обед привозят туда баланду, у бетонов, тоже с этим черпаком, такой этот ковш, уже ни хлеба, ничего нет. Там что: брюква или капуста, или репа - вот такими кубиками <показывает, стучит по столу> или соломкой и водичка, всё. Вечером пригоняют оттуда опять в этот в бараки в эти, привозят опять же это чай и таблетка этого самого сахарина, до утра. Вот такая была кормежка .
Ну, вот еще до освобождения. Вот, и потом... я тогда руку поранила, а нас когда строят на работу ведут, спрашивают, кто больной, и чтоб выходили. Выходили из колонны, я думаю: "Ну, это уже всё, наверно, пристрелят, будут нас там лечить". Ну, так повезло, что у нас там несколько было человек, нас отделили, потом приезжают еще бауэры, это крестьяне такие богатые, им надо рабочая сила - сенокос там, уборка... там они уже смотрят: которые посильнее человек, неизнеможденный такой. Они отбирают так: вот это сколько куда, ну вот. Нас 6 человек оставили, этих вот отправили на работу, а нас повели в санчасть. Привели в санчасть, и там врач осмотрел, смотрел... а! меня положили на стол, я думаю: «Ну, всё. Сейчас что они надо мной делать будут...» И это говорят по-немецки, что надо перевязать, ну, я немножко понимала со школы, у нас немецкий - то что, а второй говорит по-немецки, что не надо... Ну, думаю, что-то, вот, так чего же мы тут..?! Он мне разрезал, всё это всё вычистил оттуда, потом повел меня куда-то, размыл руку и потом говорит, а я плакала: и больно было, и, чёрт, и не знаю что. А он тогда мне говорит по-русски: «Ну! Такая хорошая, красивая девушка, а плачет. На родину хочешь?» А я не знаю, что говорить, молчу. «Так поедешь на родину?» - он говорит. Ну, ладно. Вот такой, ну, как сказать, что такое... Ну, вот такой кругленький, вот такого вот, такой формы<показывает> кусочек мыла дал... а! и красный стрептоцид, как вот красные-красные таблетки. «Вот это, - говорит, - будешь дома перевязывать». Ну, и на этом всё... А! Он говорит: «А ты откуда?» Я говорю: «С Советского Союза». Он говорит: «Я знаю». А по-русски говорит. А потом говорит: "Знаешь, что? Вот завтра к вам, - говорит, - в это... в блок к вашим больным и, в том числе, к тебе, - говорит, - придет врач, он тоже русский. И ему можешь все, что думаешь... напиши о себе: откуда ты и что, - говорит, - и можешь ему передать эту записку, - говорит, - ты, - говорит, - не бойся!» А я думаю: «Провокация!» Всякое бывало, и не знаю, потом: «А как тебя зовут и откуда ты?» А я опять: «С Советского Союза». Он такой: «В Советском Союзе есть республика?» - «Есть». - «Да как она называется?» Я молчу. Он говорит: «Ну, дак как? Почему ты не говоришь?» Ну, я сказала: «Беларусь». Он говорит: «А район? Ну, ладно, не хочешь - не говори, вот тебе <передал записку с именем и данными военнопленного, который должен был прийти>. Я сказал, что можешь этому человеку, можешь все сказать. А как тебя зовут?» Я не сказала. Он говорит: «Ну, ладно. Напиши, я найду тебе самого близкого твоего земляка». Я думала, думала всю ночь: «Ай! Что будет, то будет».
То есть я этому дяде написала, такой, с бородкой, приходил, в нашей военной форме, военнопленный. Оказывается, это госпиталь был военнопленных... наши там военнопленные. Наши военнопленные, эти врачи и санитары наши, а лечили они там всех вот этих: и лагерников, и пленных, и французов, и всех, кто болел. И пришел этот дядя, я ему написала, что как меня зовут, откуда, всё. И он отнес. И назавтра потом он написал, что «меня зовут Григорий Кириллович Кудрявцев, я, - говорит, - самый близкий твой земляк». И правда: мы с ним с одной области, только районы разные. Он военнопленный, и он много раз сбегал, но так получилось, что долго, долго... И потом начали уже так, что им надо был песок. И там вот, и мне он написал, что, в общем, если сможешь и кому-то доверяешь, то, говорит, принесите как-нибудь песок. А песок это надо был, что некоторые военнопленные, они работали на фабриках, вот где бумагу делали, все, и другие там работы. Они вот эти, как они там, моторы, ну, эту технику... Они сыпнут этот песок туда им стоп, машина, и никто ничего. Ковыряют, а все-таки производство-то стоит... потом будет... надо было принести песок принести уже. Говорит : «Вот такой пароль, - говорит, - будете...» Мы гуляли вот так и все гуляют, и мы могли переговариваться, тут уже нас охранники не трогали <ограда >.
Он говорит: «Вот будешь ходить там, - говорит, - и будет человек. Если он у тебя спросит: «Какие цветы вы любите больше всех?» - скажите: «Ромашки». Он спросит: «Почему?» А ты скажи, что потому что они такие больше стойкие, дольше стоят они... Значит, ты можешь хоть всё ему говорить и вот это надо как-то песок сыпать <оговорка>, передать». И вот у нас такие были... обувь такая: деревянная подошва, тут, ну, такая как ботинок... ура или пемза какая... Вот в эту надо было насыпать, прийти дома высыпать... дома... ну, блоки, никто не видит, там же тоже черт знает, все дак доверять-то трудно и потом вот как-то надо туда ходить так, чтобы никто не видел. Подсунуть, а там подберут. Вот это вот и пошло, и пошло.
И вот уже ну, так вот было так освободили нас где-то в последних - последних числах апреля 45-го года, да, или в начале, самом начале мая. Ну, вот не знаю, вот как, ну, тут.. Нас освободили американцы... Американцы нас освободили, потом мы тут еще долго жили, у американцев. Потом через них нас перевезли к русским, в город Хельмниц . Тут это КГБ нас трясло от и до, как да почему... Вот такие заполняли 3 анкеты: одна шла в республику, вторая шла в Москву, третья - в район . И тут вот мы... когда американцы нас заняли, голод кончился... Нас только просили, что не ходите никуда, будьте на территории. Было так, что многих у них было вот эти негры с Марокко, наемники у этих американцев и оны белых готовы были сожрать, он прыгали прямо с этажей и хватали наших девок. Да, был еще предлог, что нам можно было уехать в Америку. Америка, Греция, Франция. Но многие уезжали... А этот американец говорил по-русски, он нам сказал: «Что вас ждет, - говорит, - в вашем Советском Союзе? Вы думаете, что вас там ждут и прям с протянутыми руками?! Вы там будете никто!» И вот эти слова... так они, так они и... так оно и было всё, так оно и было . Вот причем виноваты, вот в вашем возрасте вас бы пришли, забрали к немцам? Что мы могли сделать? Как же нам было, в таком же положении были?! «Чего же вы допустили, чтобы они так сделали они?» А вот так вот. «Почему попали? Да как? Где работали? Все вот так вот было плохо, вот так кормили, почему некоторые умерли, а вы живые остались?» Значит, мы там живые остались, потому что нам там на блюдечке нам приносили. Это глупо было так. А тоже, знаешь, вот такой, много таких было, что себя славили <о председателе колхоза>. Вот, представь, если смотрела кино или читала «Дети Арбата». Это же всё есть, это же всё правда! Ну, вот я дура, я теперь так жалею, почему я не уехала?!
[А вы тогда не думали, что так будет?]
Нет, я только хотела домой, я только домой и был предлог: много девочек уехало с нашего же блока, уезжали, уезжали... Но, а я думаю: «Нет, я хочу домой! Ведь у меня там мама, у меня там братья...» И я домой, просто домой... И вот как-то мы уже были так воспитаны, что это родина, это наше государство, это мы - советские, вот это всё у нас было, вот это комсомольское всё. Ну, а что я приехала домой? Нас только что: вот, немецкие овчарки, вот немецкие такие, эдакие... А как мы там жили - это Бог один знает, что мы там пережили... И вот есть книга «Живые помнят», там про наш концлагерь . И вот этот человек, который вот этот меня познакомил с этим военнопленным. Он меня после войны, этот самый близкий земляк, он меня долго искал. По Белоруссии, везде, везде, и нигде не мог найти. И вот когда эта книга, я даже не знала, что она есть, он библиотекарем работал... тут же, в Калерии... И вот приехала корреспондент наша пудожская, она брала интервью, как я попала сюда... и была большая статья в пудожской газете, а этот человек, Григорий Кириллович, он заболел туберкулезом, ну, с войны много побегов делал, он лечился в Медгоре... И еще одна учительница, она его отвезла, и вот он мне прислал открытку, вот мы нашлись через 33 года после войны. И вот мы так списались и стали уже письма писать. Потом встречались с ним в Петрозаводске, потом ездила к нему туда <в Белоруссию>, вот сейчас как-то переписка оборвалась, я не знаю, живой он или нет...
[А как вы все-таки попали в Пудожский район?]
Я? Просто к нам приехал сюда человек, он приехал и брал, ну, как на поселение, не то, чтоб как по вербовке, а просто на постоянное место жительства, вот так. Вот он приехал, вот и я уехала, решила с этими детьми ехать, потому что мне было очень трудно в колхозе, это раз, а во-вторых, мне не давало спокоя КГБ.
[Чем это грозило?]
Да это ничем не грозило, только вот всё противно вот это унижение, и ещё много было там таких, что они... для наших - это до войны, во время войны они были у немцев <о полицаях>, немцы ушли - они опять к нашим. И вот такой бригадир был, он мне спокою нигде не давал, и мне не было житья там, я думаю - уеду, чтоб глаза мои... Председателем колхоза у нас был дядя, он тоже войну прошел, такой хороший, я с его сыном вот училась в одном классе, мы кончали 8 классов вместе, и он погиб, его сын. И он <дядя> не хотел, чтобы я уезжала, он говорит: «Давай, я тебе помогу, я тебе дам возможность... специальность какую-нибудь, помогу учиться». Я говорю: «Не буду я из-за этого одного бригадира не могу, он мне нигде прохода не дает». Они думают, что мы были вот там <в Германии>, дак мы уже последние люди . Сколько он с меня трудодней снял! А там что? Ребенок заболел, мне надо было его в больницу отнести пешком на руках. Пришла в управление - с меня 5 трудодней сняли как штраф. А я сюда приехала <пос. Красноборский, Пудожский р-н>, я только почувствовала к себе действительно уважение. Проработала я в одном вот совхозе, нигде не изменила, тут в пионерском лагере работала немножко, а так вот всё, как вот приехала и до выхода на пенсию, и вышла я в 50 лет где-то на пенсию, и еще работала 6 лет и вышла уже на законный отдых. И кроме благодарности и уважения... я здесь себя почувствовала, что я человек, а там это было унижение, это было оскорбление. Потом детей вырастила, 3 внука, 2 правнука.
